Секреты
нашей семьи.
Воспоминания
эти мы начали писать в новом XXI веке.
Почему так поздно? В нашем семейном кругу вышеописанные события 30-х годов XX столетия сохранились под величайшим секретом, где бы
ни находились, потому что мы их считали "очень политическими".
Неважно, по какой причине мы были репрессированы, факт есть факт. Все мы
считались и были ущемлены в правах, несмотря на то, что я, мой брат Рифат и
сестра Айслу были в то время ещё детьми.
Отпечаток,
наложенный на нашу жизнь событиями 1932 года, сопровождал нашу семью всю жизнь.
Нас все считали «бывшими».
Где бы мы
ни находились, в колхозе, на учебных курсах, в армии, всегда мы (мать, я,
Рифат, Айслу) честно, добросовестно трудились, учились, служили и не давали подозревать окружающим, что мы «Бывшие».
Мы
не отставали от окружающих и по политическому образованию, старались идти «в
ногу» со всеми, были комсомольцами, вступали в партию (кроме Айслу). Все мы
поддерживали социалистический строй в стране, несмотря на кое-какие
ненавязчивые внушения дедушки о жизни до коллективизации.
Я вступил
в партию ещё до того как стал думать о поступлении в академию. Однако пришлось
очень четко выстроить свою биографию в отношении отца. После того как он
отмежевался от нас, наша биография стала безукоризненной, и никто не мог
подумать, прочитав её, что мы были «Бывшими», так как по возрасту, мы не могли
быть таковыми.
Поэтому
при вступлении в партию и в академию мне не задавали вопрос: «Были ли мы
репрессированы?»
В чем
дело, почему пришлось отмежеваться от отца? Потому что, при любом новом
продвижении, в том числе и при поступлении в партию и в академию, была бы
проведена тщательная проверка биографии и деятельность отца. А он, как уже было
сказано, самый есть настоящий репрессированный ещё в 1932 году. Этого было бы
достаточно, чтобы закрыть перед нами все «двери» к учебе и продвижениям. Во
всех наших биографиях было записано, что отец покинул семью весной 1939 года, с
нами не живет и местонахождение его мы не знаем. Это на самом деле было так, о
чем будет точно написано позже.
Правда, на
первом курсе академии возникла ещё одна «головная боль». Вначале 1952 года
Айслу приезжает в Москву и пытается устроиться на работу в ЦАГИ (Центральный
аэро-гидродиначеский институт) в городе Жуковском. Вдруг она мне заявляет, что
её туда не приняли по линии мандатной комиссии, потому что в автобиографии
имелась запись, что «отец находился в плену с 1942 года». Мне «ударило в голову». Меня могли исключить из академии, а Рифата – из
авиаморского училища в г. Молотове (Пермь). Поэтому, мне быстро пришлось всем
троим откорректировать автобиографии так, чтобы у всех они были одинаковы без событий 1932 года и без плена.
Тем более
что отец нас покинул весной 1939 года, когда мне было 12, Рифату – 10, Айслу
всего около 8 лет.