Эпидемия-корь.Заочная учеба в 5-ом классе.Экзамены.

IV. Эпидемия-корь. Заочная учеба в 5-ом классе. Экзамены.

1937 год. В селе разразилась эпидемия. Корь. Она охватила в основном детей. Взрослое население прошли когда-то вакцинацию или раньше болели и имели иммунитет. Болезнь настигла и нас – всех детей нашей семьи. Посколько только у меня развились осложнения после этой болезни – то писать буду только о себе. Сразу после окончания 4-го класса я заболел корью. Хотя лежать пришлось недолго, заболевание дало осложнение на оба уха и я почти оглох. Все лето ходил в валенках. Лишь осенью стало лучше, и в школу меня пустили только с 15 октября 1937 года. Учились мы в соседнем селе Мочалейке. Сначала несколько недель я ходил пешком 4 километра до школы, а затем мать устроила меня на квартире у дальних родственников. Каждую неделю из дома я привозил к ним несколько килограммов картошки и длинный горшок литра в три кислого молока.

Мальчишки, девчонки в большинстве ездили на санях, а лошади запрягали им родители по очереди. Управляли лошадьми сами ученики. В учебное время лошади находились во дворах по договоренности. Все пять бригад нашего села выделяли ежедневно по одной повозке.

Итак, я стал жить на квартире. Учеба и здесь давалась мне легко. Быстро нагнал упущенное за полтора месяца по всем предметам и одновременно, где это было возможно, учился по программе. К концу года, таким образом, зарекомендовал себя отличником. Питание было удовлетворительное. Питался я как в семье. Только утром вставал раньше всех, так как перед школой мне приходилось питаться отдельно, используя свое кислое молоко с блинами. Правда, не могу забыть, что к концу недели моё молоко закисало настолько, что на его поверхности появлялись пузыри. Но не обижался ни на кого. Главным была учеба.

Наступили первые каникулы. 31 декабря 1937 года. Я еще не догадывался, что после январских каникул не попаду в 5-й класс. Дело в том, что в очень холодный и морозный день за моим товарищем Исхаком Иртугановым приехал его брат, работающий бригадиром. Приехал он на очень хорошей резвой лошади. Я обратился к Каюм абый, чтобы он захватил и меня. В момент выезда Каюм абый надел тулуп Исхаку, а другой тулуп одел сам, а мне указал сесть на задней перекладине саней. Я сел на указанное место, ноги поставил на полозья, и мы поехали в сторону нашего села. На ногах у меня были не валенки, как у них, а неглубокие легкие ботиночки. Я бы не писал так подробно этот случай если бы не тяжелые последствия поездки. Промерз до костей. На следующий день болезнь охватила все суставы ног, рук, пальцев и даже челюстные. Потом я узнал, что это была ревматическая атака, сопровождающая простудные заболевания после переохлаждения организма. Что стоило Каюму абый в лютый холод посадить меня в сани на солому рядом со своим братом? Я бы и не получил такую тяжелейшую болезнь, превратившую меня, десятилетнего парня, в лежачего больного. Не мог ни ходить, ни сидеть. Каждое движение вызывало мучительнейшую боль. Аллах простит Каюма абый за его взрослую глупость и отсутствие уважения к чужим детям, пусть даже раскулаченным. Но простим ли мы его?

Никаких врачей в селе не было. До ближайшей больницы-поликлиники в селе Аграмаково – 15 километров. Отец не смог показать меня врачу. Упрекнуть его?

Да и дома он не обращал внимания не только на меня, но и на других своих детей. Невольно теперь, на старости лет задумываешься, неужели отец так ненавидел нас? Возможно, думал о своей возлюбленной… Со временем появилось отчуждение к нему и у нас. Мы не ждали от него ласки, привыкли к нему как к чужому человеку.

Как же проходило лечение? И здесь наша неутомимая мать взяла все на себя. Поскольку мне самому невозможно было пальцем пошевелить из-за дикой и продолжительной боли, то она нежно массировала мне каждый сустав, возвращая им подвижность. И странное дело - боли почти не было. А может быть, мне не хватало участия и внимания, проявление которых на таком страшном фоне и компенсировало мою телесную боль?

Из самых «ходовых лекарств» был керосин, чем она и протирала мне руки, ноги, все суставы: коленные, локтей, плеч и т.д. Таким образом, она меня лечила в течение полутора месяцев, когда я стал сидеть и начал «ходить», прыгая сидя на табуретке. О начале моего выздоровления вспоминает Рифат моими словами, которые на радостях я говорил: «Мама, мама, смотри - у меня зашевелились на ногах пальцы!» Очевидно, это были радостные мгновения моей жизни.

Учителя моим состоянием не интересовались - никто не приходил. Посещал меня только мой друг – одноклассник Кадим. С его помощью узнавал и был в курсе всего учебного процесса. Изучал все без пропуска. Все учебники. Все его записи в тетрадях. Все наизусть. По каждому предмету пришлось сшивать несколько тетрадей. Например, по арифметике я решал все примеры и задачи, ничего не пропуская. Если не получалось, то мне помогал мой друг. Кадим. Если не получалось, то через Кадима я обращался к учителям. Так поневоле, я превратился в заочника и закончил 5 – й класс самостоятельно. Никто меня не хвалил. Никто из учителей ни о чем не спрашивал. Только я думал, как сдать экзамены и не отстать от сверстников.

К июню я стал ходить и набрался сил дойти до школы. Собрал все тетради – конспекты и в Мочалейку! В школе полным ходом шел ремонт классов. Женщины подсказали, что экзамены все уже кончились, можно этот вопрос решить только с директором школы, а он – дома. Я знал, где он живет, и отправился к нему. Конечно, волновался как он меня примет. Спросив разрешение войти в дом, увидел, что директор сидит за столом и работает с какими-то бумагами. Он меня знал и спросил, зачем я пожаловал. Я ответил: «Идиятулла абый, когда я болел, я изучал все предметы и пришёл сдавать экзамены». Он взял мои конспекты, перелистал и спросил: «Знаешь ли то, что здесь написано?» Я сказал, что да знаю. Потом он сказал, что «ты учился на «отлично», мы перевели тебя в шестой класс, иди домой, придешь в школу первого сентября». Я ответил ему «рахмат, Идиятулла абый, до свидания» и вышел с такими радостными чувствами, которые никогда не испытывал. В награду за усердную учебу я получил пачку тетрадей. Может, мне показалось, но я слышал: «Из тебя будет толк».

Мне тогда было 11 лет. Кроме полива сада, я помогал матери копать картошку. Ухаживать за посевами в огороде. С каждым днем прибавлялись силы. И хоть поливала кормовую свеклу в том году природа, (обильные дожди были) я все равно много за ней ухаживал.

Осенью 1938 года я пошел в 6 класс. После осенних месяцев, я снова стал проживать на квартире. Учеба шла нормально. Отношение ко мне немного изменилось. Мое упорство в учебе прибавило авторитет в глазах одноклассников и взрослых.

По окончании четверти классный руководитель привлекал меня к оформлению табелей для учеников.

Мы начали учить немецкий язык. И вдруг оказалось, что я не умею разговаривать по-русски. У нас был всего один урок в неделю. Это давало очень мало русских слов. Не было никакой практики. И при изучении немецкого языка сразу это ощутилось. С первой фразы: «Anna und Marta Baden». Я даже не знал, что обозначает русское слово «купаться», которое было в словаре за словом Baden. Поскольку мой дедушка неплохо знал русский язык, то в дальнейшем я всегда подключал его для перевода с немецкого. Получалось, что одновременно я изучал и русский и немецкий языки, используя «трехэтажный» перевод. Вот как это было:

«Anna und Marta Baden» Baden

- купаются

- юыналар.

Взятое из словаря русское слово дедушка переводил на татарское. Забавно получалось.

В молодые годы у всех бывали приключения. И у меня. Запомнилось на всю жизнь одно происшествие. Как только мы вышли на весенние каникулы, утром мимо наших окон прошли 5-6 мальчиков. У одного из них в руках я увидел самодельное ружьё. Прервав завтрак, я побежал за ними, хотя взрослые были против (мать, дедушка и бабушка). Я догнал мальчиков за дворами у одного из сараев, когда каждый из них отказывался стрелять в дверь сарая. Я обрадовался и, выхватив ружьё, стал прицеливаться. Они-то знали, что порох набит в ружье больше чем наполовину и испугались стрелять. А мне не сказали про это. В это время голову мою охватил руками один из пацанов по имени Джарулла, приложил спичку к отверстию ружья левой рукой, а правой рукой чиркнул эту спичку коробкой. Ружьё взорвалось. В правой руке у меня остался только приклад. Помощник мой начал орать, что он остался без указательного пальца на левой руке. А у меня с глазами стало плохо. Я ничего не видел, кроме силуэтов разбегающихся пацанов. Пошли слезы из моих глаз, которые оказались будто в песке. Кто-то, из проходивших, взял меня за руку и повел домой. Домашние все всполошились, испугались больше меня. Посадили меня на табуретку, начали рассматривать. Оказалось, что осколочных ран не было, но зато и в глазах и на лице были вкрапления пороха и пороховые ожоги. Все думали, в том числе и я, лишь бы не потерять зрение и не стать слепым. Вот тут уж не обошлось без поликлиники. Возил меня в Аграмаково зять Салахи. Там мне оказывали медицинскую помощь, успокоили, дали разные мази для глаз, для лица. Через неделю, а может немногим больше, многие точечки пороха стали выходить наружу, в глазах стало исчезать ощущение рези и стало меньше «песка». Мать ежедневно аккуратно удаляла остатки пороха, но под глазами ничего не трогала и все время приговаривала: «иначе у тебя будет лицо как у рябого». Через некоторое время лицо полностью очистилось, складки разгладились, синие следы пороха местами остались, но покрылись кожей и сейчас почти не заметны. (Хотя раньше мои маленькие дети спрашивали, что у меня за пятнышки синего цвета?). С глазами также стало хорошо. Через несколько недель я пошел в школу и закончил 6-й класс.

Летом 1939 года, кроме домашнего хозяйства, мать стала привлекать меня к работе в колхозе. Сама запрягала лошадь в каток, и я начал заниматься каткованием горохового поля недалеко от конного двора. Это было весной, а летом садился на сиденье конных граблей и собирал колосья. Проезжая по кругу, в нужным местах, нажимал на педаль ногой и оставались после меня на поле валки с колосьями и соломой. Позже грузили валки на тележки, увозили их до тока и пропускали через молотилку. «Взрослая» работа мне нравилась. Получалось очень неплохо. Старшие всегда одобряли мою работу.

Между тем обстановка в семье ухудшалась. Мать, конечно, знала о том, что скоро должен появиться ребенок у Бинеевой.

Был один случай, когда несчастная наша мать хотела и могла покинуть белый свет. При такой тяжелой унизительной жизни, почти всегда с мокрыми глазами, работая не покладая рук и в колхозе, и по хозяйству, другие женщины давно решились бы на такой шаг. Очевидно, смотря на своих детей, она воздерживалась от такого шага. Однажды в отчаянии, после страшного скандала с отцом, она попросила у меня карманный нож. Я, ничего не подозревая, дал матери этот ножик. На дворе было уже темновато. Вдруг, после ее ухода, появляется отец. Узнав о том, что она у меня взяла нож и вышла во двор, отец сильно меня ударил по голове и вышел вслед за матерью. Тут я сообразил, что может произойти несчастье, для чего мать взяла мой ножик и что мать не может уже жить в такой обстановке. Тут же отец привел её домой, рыдающую и толкнул на кровать. Можно только представить, как стало легко у меня на душе, когда я увидел маму и как мне было её жаль. Но подойти и пожалеть её, было нельзя. Её ругали…

Рифат и Айслу всегда были рядом и тоже видели этот домашний унизительный «уют», вместе мы подвергались тяжелому психологическому воздействию и у нас крепилась любовь только к матери. Так формировался характер на всю жизнь.

(Вернуться)