Возвращение отца. Каким он стал.

 

Однако появились перемены в жизни нашей семьи. Мы изредка получали письма от отца, а однажды даже посылку из Средней Азии, где он находился. После того, как ему было написано о том, что его появление в селе уже безопасно и что он уже не будет подвергнут аресту, то он приехал  в село, в ту избу, где мы жили (мать, я, Рифат, Айслу, Халида, дедушка и бабушка) и в этой комнате мы стали жить восьмером. Это было в 1935 году. В этом году ему разрешили работать в колхозе в качестве рядового колхозника. Он косил сено,  косил рожь, пшеницу, выполнял другие работы, как все мужчины. Куда пошлет бригадир. С его приездом начали улучшаться и условия нашей жизни, мы начали радоваться, что мы входим в коллектив колхоза. К концу года отца переводят в правление на работу бухгалтером колхоза. Работать он умел, не ленился никогда,  часто задерживался на работе до часу и до двух ночи, часто во время работы пел песни. В селе более грамотного человека не было, учет наладил быстро. Короче говоря, он вернулся на ту же работу, с которой в январе 1932 года убежал.

В течение 1932-1935 годов,  мы мало знали о нем, где он и чем занимался, это до некоторой степени нас устраивало. Молодой мужчина, физически здоровый 28-31 - летний человек жил самостоятельно, без семьи и без обязательств перед ней. В такой обстановке начал привыкать к легкой жизни, полностью неизвестной для нас, как для стариков, так и для молодых, в том числе для матери.

Эти строки написаны для того чтобы приступить к следующей теме. Что «беда одна не приходит». Снова все на голову матери. Он совсем забыл и о своих детях, которые его ждали. Он с нами не разговаривал, не учил, не интересовался ни учебой, ни чем другим, ни тем как мы жили, ни тем о чем мы думаем. Очевидно, его голова была занята другими мыслями, мыслями о женщине, которая была моложе нашей матери, незамужней учительницей, временно работающей председателем сельского совета. Когда человек потерял чувство моральной ответственности перед семьей, для него всегда находятся пути отклонения от своих обязательств.  Здесь нашлась одинокая женщина, работающая через стенку в сельсовете. В селе быстро становится известно всем, что твориться в каждой семье. А для нас началась еще одна черная полоса в этой черной избе. Несмотря на то, что слово «гуляет»  в селе является позорным словом, и поскольку это событие стало всем известным, отец уже пошел, как говорится «ва-банк», не стал скрывать, что он начал гулять в стороне от семьи, стал устраивать еженощные скандалы дома с матерью. Разумеется, мать не стала молчать, тем более что в это время родилась еще одна дочь - Фарида. Она родилась в конце 1935 года. Обстановка в семье была невыносимой. С какой совестью, вернее бессовестностью наш отец дома завтракал, обедал? Загулявший отец приходил домой поздно ночью, и сразу громкие скандалы, сквернословие, несмотря ни на что, ни на то, что в доме спали его отец, мать, дети в количестве 5 человек, не считая нашей матери, которая была, возможно, на грани сумасшествия. Лично мне приходилось слышать все от начала до конца под одеялом. С каким же характером должны стать дети? Или кротостью, или злостью, или ненавистью к отцу? Опять нам улица, одноклассники, мальчики, девочки стали чужими, опять нам настало время не смеяться, чувствовать себя отчужденными. Я пишу слово «нам», возможно, оттого, что все это передалось и Рифату и Айслу. Я сильно переживал все семейные неурядицы. Просыпался по ночам в каком-то кошмаре, как будто бы откуда-то сбрасывают меня, как будто бы я в другом мире, кричал, плакал, лишь мать успокаивала меня. И через 20-30 минут снова укладывала спать, сидя со мной рядом. Я всегда чувствовал в такие минуты, как у нее текли по лицу слезы (эти строки я написал в 75 лет, но глаза мои плачут).

Не могу обойти одного хулиганского поступка со своей стороны, когда мальчишка с соседней семьи дал мне понять, что я кулацкий сын и живу в чужом доме. Это был мой ровесник по имени Абдрахман Иртуганов. В этой семье находились в день раскулачивания мой дед, бабушка и я, где успели мы и пообедать. Такого оскорбления, я  не смог выдержать и стал бить мальчика, пока у него не пошла кровь из  носа. Подошедший его отец (Измаил) берет сына на обе руки и приносит его к нам в избу, не вытирая кровь с его лица и рубашки. Поговорив не со мной, а с отцом и получив ответ, соседи вышли из дому. Мой отец, показав прутик, подоткнутый к потолку, поругал меня, но ни разу не ударил ни рукой, ни прутиком.

Однажды вечером мать взяла меня с собой в тот дом, где занимала одну из половин любовница отца (в селе слово «любовница» не применялась, а говорили таким женщинам «кахпа»). Её имя – Бинеева Латифа. Комнату снимала у «мебиных». Как только зашли в дом, в той комнате было слышно, что там несколько мужчин громко разговаривают, поют. Чувствовалось, что организована очередная пьянка. Женщин там не было, за исключением «хозяйки». Между прочим, в селе ни одна женщина не поддерживала поведение отца и Бинеевой, все относились к таким связям осуждающе.

Далее, оставив меня в передней комнате, мать зашла в комнату, где сидели мужчины. Вдруг воцарилась в комнате «мертвая» тишина. После чего мать  стала что-то говорить, потом начала плакать и, побыв несколько минут, истерически закричала. Потом вышла оттуда заплаканная. Взяла меня за руку, и мы пошли прочь от этого дома. Отец за нами не пошел…

Все эти накладки в жизни оставили такой отпечаток в нашем воспитании, что в нас выработалось «печальное состояние ума». К моей обычной молчаливости,  например, присоединилась любовь к таким песням на татарском языке, где отражались тоска и печаль. Нравились и русские песни с протяжными  грустными мотивами.

Вольно или невольно приходилось много думать, почему же так много отрицательного доставалось нам? Но нельзя было жить только душевной тоской.

Наша семья была образованная, мы имели несколько книг на арабском языке. У нас были свои вечера, которые помогали разгрузиться, отвлечься от житейских невзгод.

Мне и Рифату нравилось, как вечерами мать читала нараспев стихи, написанные арабским шрифтом. Стихи про Юсуф, Сак-сык, Саетбаттал, Али, стихи Габдуллы Тукая, Рамиева и другие, которые сама учила в молодости. При этом для каждого произведения был свой мотив. Особо нравились стихи про Сеен-бикя и Сак-сык. Мама читала стихи, а мы мечтали о хорошей жизни, рассматривая рисунки. В мечтах всё было по-другому…

В 1935 году я поступил учиться в 3 класс. Основной учительницей была Асьма апа Гафурова из Казани. Учеба шла, как всегда, с отличными оценками. Учителя поэтому всегда уважали меня. Асьма апа была самой любимой моей учительницей. Наверное, и она  ко мне относилась хорошо, возможно, и жалела, из-за того, что у такого мальчика отец ведет распутный образ жизни с её партнершей-учительницей Бинеевой. Бинеева к тому времени вернулась в школу на работу по своей специальности. Асьма апа часто по каким-то неведомым мне причинам гладила меня по голове. Она иногда разговаривала и с моей матерью, поддерживая её морально.

Именно в это время у матери возникло желание обучить детей  арабской грамоте, то есть тому, что знала сама. Тем самым она хотела приблизить нас и к татарской культуре и к религии, ведь Коран написан  арабским шрифте. Тем более, с учебой в школе и в поведении у нас не было проблем. Арабским шрифтом с помощью матери овладели впоследствии и Рифат с Айслу. Изучив все досконально, мы переписывались с ней всю жизнь. Я переписывался с ней до 1972 года, пока служил в армии и был в других городах.

(Это в 80-90 годы стали выходить различные учебные пособия по изучению арабского шрифта и языка)

Итак, мать сама написала сначала латинский алфавит, а потом против каждой буквы – по-арабски, хотя арабским шрифтом овладеть было труднее. Потому что, в каждом слове арабские буквы надо было писать в три варианта, а именно: в начале, в середине, в конце слова со своими особенностями правописания. В латинском, русском алфавитах отличаются только заглавные буквы в начале предложения, а далее одинаковые прописные буквы. А здесь три варианта прописных букв в зависимости, где расположена буква. Шаг за шагом, сначала фамилия, имя, а потом другие слова были изучены и, овладев всем алфавитом, начали писать и читать (через много лет мой сын Марат, перепутав буквы, имя свое впервые написал: «МБРБТ», позабавив и одновременно напомнив мои старания).

Все доставалось матери, кроме адских переживаний по поводу проживания в чужих домах, обеспечения питанием, с учетом поведения отца, она всегда вплотную занималась воспитанием, обучением, уходом за детьми, которых в это время уже было пятеро (я, Рифат, Айслу, Халида, Фарида).

В начале 1936 года заболела Халида. В городских условиях фурункул на левой стороне живота был бы излечен  хирургическим вмешательством, лекарствами. В наших же условиях одна мать не могла её спасти, и мы сестру похоронили. Это были вторые похороны в нашей семье. Наша старшая сестра Нязыфя умерла еще до моего рождения в 1925 году, когда все жили ещё вместе в доме дедушки.

 

(Вернуться)